Оркі

не сказочные, а вполне себе обычные, ходившие у вас по боком сильно задолго до войны

Але повернемось із небес на землю. Если бы все сирийские беженцы были такими как Родик, ни самого миграционного кризиса 2015, ни того противного маслянистого страха перед беженцами, который растёкся по Европе после него, никогда бы не было.

Но Родик всё-таки был редким, если не единственным на всю Германию, исключением, а его прямой противоположностью и как раз массовым случаем был уже помянутый Омар.

Я до сих пор не знаю, кого среди отребья было больше, беженцев или немцев. Но если среди немцев попадались, как уже говорилось, симпатичные и по-человечески понятные, то афганцы и африканцы были настоящим ужасом с плакатов Пегиды.

Они плохо говорили на всех мовах на світі, смена якобы очень трудной для изучения немецкой на английскую никакого облегчения не приносила, потому что на английской они розмовляли так же плохо, и так же притворялись, что понимают, когда не понимали вообще ничего. Они были крайне неприятны в своих повседневных привычках, начиная с крикливости и громкого смеха и заканчивая манерой носить одежду и рассаживаться, широко расставляя ноги. Они не умели делать совсем ничего полезного, и даже с работой статиста умудрялись не справляться – всюду опаздывали, вечно что-то путали или делали не так, забывали надевать инфракрасный датчик, который на базе носили все без исключения, потому что он помимо отслеживания перемещений, показывал и начинал орать, если вас «ранили» или «убили».

От статиста, изображающего мирного жителя, без такого датчика никакого смысла не было. Они, как казалось, не понимали даже это.

Ещё они отличались манерой забирать с собой еду из столовой, таскать её везде с собой и оставлять где попало, хотя недостатка в ней не было, и их постоянно просили этого не делать. Причём, разбрасывались они едой настолько демонстративно и обращались с ней так неопрятно, что это точно было не от пущей бережливости к еде, как у старших поколений, переживших войну.

Но самым неприятным, даже среди этого джентельменского набора, было всё-таки пускание слюней на женщин. Вообще на всех без разбора.

На базе не то, что домогаться, а даже и заигрывать, то есть двусмысленно или недвусмысленно предлагать себя в качестве пары или полового партнёра, было строго запрещено.

Согласие с такими правилами подписывали ещё до приёма на работу, но поскольку они его всё равно не читали или не понимали, знали они об этом только потому, что за это сразу же вышвыривали с работы. Вот такая информация доходила до них и распространялась очень быстро.

Женщинам, которых было что-то там 25% от всего количества статистов, в свою очередь, было запрещено носить юбки, леггинсы, майки с открытым животом и плечами, и вообще всё облегающее. В общем и в целом это помогало, но всё равно нет-нет, да и приходилось сталкиваться с чем-нибудь вроде того, что не можешь пойти попрыгать на скакалке в открытом месте, потому что тут же появится стайка из таких вот персонажей, которые будут в упор пялиться на то, как при этом потряхивается грудь, и радостно гоготать, обсуждая это между собой. Или незнакомым не первой молодости африканцем, который ни с того, ни с сего подойдёт и примется настойчиво говорить: «Хэллоу! Хау ар ю?» и совать при этом свою потную ладошку, чтобы его только потрогали. А когда её откажутся пожать, примется злиться и что-то там агрессивно выкрикивать про респект и вежливость.

Жаловаться на такое, в отличии от прямых предложений и хватаний, было трудно, а жизнь это отравляло сильно. И что ещё хуже, ни за одним немцем, даже из числа совсем уж конченных и сильно немолодых неудачников, такого поведения замечено не было.

Расисткой я не стала только потому, что было у всех этих беженцев из таких разных стран что-то общее. Какой-то неуловимый общий знаменатель, который отражался в этих уродливых привычках и был словно отпечатан у них на лицах. Именно из-за него ближневосточных и североафриканских беженцев в Европе откровенно не любили и боялись, а вовсе не из-за цвета кожи, ислама, другой культуры, ну или чего там.

Под этой совокупностью уродливых привычек не было видно настоящих людей, может, сильных и красивых, а, может, ещё более глупых и никчёмных. Общий знаменатель закрывал их словно ширмой с надписью «беженец». И было даже непонятно, есть ли там вообще кто-то за этой ширмой.

Чёрно-белые фотографии с узниками нацистских концлагерей производили такое же впечатление. Казалось бы, их индивидуальные черты должны были быть лучше заметны из-за одинаковой одежды и страшной неестественной худобы, но вместо этого они все сливаются в одну массу узников и даже не кажутся одинаковыми, а просто не видны из-за общего знаменателя, впечатанного в их лица. Вы никогда не сможете отличить одного от другого или узнать кого-то из них, увидев на улице или на экране телевизора.

И у российских солдат весной 2022 тоже был такой общий знаменатель. Именно из-за него их хотелось называть каким-то одним собирательным словом вроде русни или орков, и именно по нему, а не по палянице, их можно было безошибочно узнать. Ни в жизть я б не перепутала российского солдата с украинским, хотя спроси, как именно, и несподівано выяснится, что это такой же невероятно трудный вопрос как, по какой совокупности признаков вы отличаете мужчин от женщин.

Беженцев, наверное, никто в немецкоязычном мире не додумался после 2015 называть орками или пидорами из-за большого выбора других оскорбительных слов с национальным подтекстом. Зачем орки, если есть же вот прекрасное немецкое слово Kanaken, ну, то есть чурки, и Nafris – сафриканцы, с Африки понаехавшие?

А вот тому богатому внутреннему миру и этническому разнообразию российской армии, которое помимо русских включало бурятов, чеченцев, татар, дагестанцев, да и переметнувшихся украинцев с белорусами, и бог вообще знает кого, новое название таки срочно понадобилось. И оно им, надо сказать, шло, как немецким оккупантам шли «фрицы», а европейским колонизаторам шли «бледнолицые».

Переставали ли орки от этого быть людьми? Та ні, мы ж не в толкиновском Средиземье всё-таки. Это просто метафора, чтобы сказать как они глупы, неприятны и опасны одновременно.

Причём, всё это бросается в глаза сразу же и никаких сомнений у вас нет. Это как порой вы знаете, что кто-то глуп, даже если видите этого человека первый раз в жизни, или понимаете, что он вам по непонятной причине неприятен за считаные доли секунды. Можно, конечно, оскорбившись, отвечать на это «ты меня не знаешь», но надо ли вам действительно кого-то там знать, чтобы понимать, что он вам действительно неприятен, или, скажем, красив?

Інша річ, что эта отталкивающая комбинація человеческих качеств не имела никакого отношения ни к цвету кожи, ни к стране происхождения, ни к мове, на которой они говорили.

Орками их делало то, что их было неприятно видеть, ещё неприятнее иметь с ними хоть какие-то дела и быть вынужденной разговаривать, а вопрос о том, что с ними делать дальше, отзывался только приступом головной боли с последующим рвотным спазмом от мысли ещё и о правозащитниках.

Это было плохо, несправедливо, античеловечно, негуманно, некрасиво, но это было так.

Я отдавала себе отчёт в том, что это была уже настоящая предвзятость. Как следует разросшаяся и назревшая. Но она, увы, как и украинские эмоции в адрес русских, была небеспочвенна. Уже из простого инстинкта самосохранения после той работы в Хоэнфельсе, завидев чёрные волосы и смуглую кожу, я шарахалась, а если она сопровождалась ещё и плохим немецким, то даже не пыталась слушать, что мне на нём говорят.

Расизмом всё же эти мои шарахания не были, тому що, ну, не в цвете, нет, точно не в цвете и не в предрассудках было дело. Замените смуглую кожу на белый американский «мусор из трейлерных парков», а плохой немецкий на русский, и шарахаться я буду точно так же. А то и посильнее.

Но тогда следующим вопросом логично будет задать, что ж тогда является орковостью и откуда она берётся?

Ну, насколько я успела разглядеть за свои две недели неразлучного пребывания с ними, берётся она из тех условий, в которых орки жили у себя на далёкой солнечной родине, и продолжали жить, переехав в Европу, потому что относились к ним там лучше только на фоне далёкой родины. После Северной Кореї і Росія, знаєте ли, покажется не то, чтобы прямо страной мечты, но некоторым улучшением условий точно.

Орковость бралась от постоянной привычки быть обманутым, нежелательным, непринятым и забракованным.

Постоянно недополучать по счёту, постоянно быть во власти слепой удачи: повезёт/не повезёт.

Всё время бояться, что не повезёт.

Всё время получать отказы.

В том числе и от женщин.

Жить без всякой надежды и права на будущее.

Быть бессильным это изменить.

З переездом в Европу это не менялось. Орки находились под давлением всего этого, как под столбом атмосферного давления, которое ни на секунду не ослабевает. Под ним любой человек смялся бы, как алюминиевая банка под прессом, и стал таким же жадным, глупым, пугливым, крикливым, от нестерпимого унижения кичащимся, постоянно рыскающим, что бы себе урвать, и мечтающим свести счета со всеми, кому он не нравится.

А не нравится он всем.

И самое ужасное, что всё это одновременно.

Это незримое давление, правда, предпочитают не замечать. Практически все. Сами орки, потому что уже привыкли, а все остальные, потому что, ну, тогда получается, что они вроде как не виноваты в том, кто они есть, и им надо бы как-то там сострадать, сочувствовать, а то и пытаться их из этого состояния спасти. А ничего этого не хочется. Хочется, наоборот, делать всё, что угодно, только бы не сострадать им.

Британский средний класс в девятнадцатом веке, говорят, понаизобрёл даже и типа-как-бы-научных теорий, чтобы только не сочувствовать бедным, и объяснить, что это они сами во всём виноваты, но в том, что они бедные, особенно.

И где-то именно здесь, чёрт возьми, проходил тот хирургический срез между состраданием и эмпатией – не просто способностью, а прямо вот знанием, прямо вот ощущением всей кожей, что именно другой человек чувствует, и что у него при этом в голове.

Если хотите убедиться в его существовании и нащупать этот хирургический срез между состраданием и эмпатией у себя, то просто вспомните, как вы в последний раз решили кому-то не отвечать вместо того, чтобы отказать.

В мире, где буквально у всех есть опыт быть проигнорированными, брошенными и неотвеченными, вы, несомненно, знаете, каково это, когда вот так вот отмораживают тем, что просто перестают отвечать. Вы это не просто знаете или можете себе это представить, а прям точно знаете.

Но то, что вы знаете, как долго ждут ответа и ещё на что-то надеются, как от боли и обиды искажается лицо, когда, наконец, доходит, что ответа никогда не будет, как к глазам подступают предательские слёзы, каждый раз, когда об этом человеке вспоминается, не меняет в вашем решении не отвечать самому абсолютно ничего. Словом, полная эмпатия и никакого сочувствия. Чистый хирургический срез, как и сказано.

И вот именно так у меня так было с орками. Я знала, что от того, как с ними обращались годами, у любого человека изуродуются повседневные привычки и исказится представление о чувстве собственного достоинства. Оно будет сводиться к сведению счетов с обидчиками, к которым причисляются абстрактные «белые», «богатые», «мажоры», «бюрократы», «ЛГБТ», «хипстеры», «нацики». Ну, и отказавшие им женщины, куда ж без них.

И не спасёт ни мова, ни страна происхождения, ни цвет кожи. Хрен его знает, что спасёт, потому что орки в прямом смысле одержимы своими обидами, именно это так сильно заметно физически: от них за километр разит неполноценностью, отчаянием и близостью к физическому насилию.

Ну да, она тоже в орках чувствовалась и расходилась словно волны какого-то кошмарного электромагнитного поля. Причём, это была не только готовность насилие самим применять при первом удобном случае, но и готовность подвергаться ему.

Это была их стихия. Орки с насилием срослись и свыклись. До того, что были, как пионеры, готовы к нему всегда.

Достойная жизнь для орков, это не та, где их больше никто не обижает, достойная жизнь для них, это возможность наконец-то обижать и унижать самим.

Любить их от этого, понятное дело, не начинают.

Но у них от постоянного давления ещё и социальная компетенция сильно проседает, поэтому они искренне не понимают, почему производят такое неприятное впечатление на обычных белых немцев – «deutsche Kartoffeln».

Да вот, немцам в отместку за нелюбовь было придумано специальное оскорбительное прозвище, которое, правда, получилось не особо оскорбительным, и больше годилось на то, чтобы сообщать окружающим до какой степени безысходности и агрессивности дошёл очередной орк, нежели для полноценных оскорблений.

Если вы слышите, как кто-то с заметным акцентом орёт это слово в берлинском метро, сопровождая подробностями о своих обидах – время вызывать полицию.

Про американский «Kraut» времён холодной войны, который тоже принято считать оскорбительным, но всё-таки не очень, орки, наверное, просто не знали, а то из двух неполноценных оскорблений, глядишь, сложилось бы одно всё-таки оскорбительное.

А то, что по какой-то невероятной причине, наравне с «укропами», все эти оскорбления-неудачники укладывались в овощную тему, было, скорее всего, всё-таки простым совпадением. Хоча хто його, звісно, знає, може, и есть там какая-то закономерность. Наука боится фиксировать случаи.

У результаті виходить така класична уловка-22, когда военный лётчик, сумасшедший по определению, потому что это надо быть сумасшедшим, чтобы стать военным лётчиком, может перестать летать, только если подаст рапорт, что он сумасшедший – ведь сумасшедшие непригодны к службе. Но уже сам по себе факт подачи такого рапорта будет свидетельствовать о его вменяемости, і круг, таким чином, замикається.

Ну, в смысле, беженцы бегут в Европу, потому что это место, где есть хотя бы надежда перестать быть орками, и стать со всеми людьми братьями, как это трогательно поётся в гимне Евросоюза, который дезертировавший с фронта Шиллер накалякал, а глухой Бетховен накаляканное напел. Да только их там не любят, за то, что орки, и орки становятся ещё большими орками, и их за это ещё больше не любят…

Ну да ладно, приснилась-то мне всё-таки не формула решения миграционного кризиса, а, простигосподи, Омар, и вопрос был изначально: почему?

Дальше: Омар

Раньше: Революціонная кровь

что это было? (тупая никому ненужная якобы-книга, состоящая из малосвязанных между собой флэшбэков туди-сюди-обратно в разные годы, места и головы разных людей, которые типа иллюстрируют что-то там сильно заумное и при этом начинаются чистой російською, потом в ней начинают попадаться слова українською, потом проклёвываются фрази, потім предложения, потім цілі куски тексту українською, и потом она заканчивается чистою українською, а ви и не заметили, как уже к ней привыкли и читаете всю эту муть без труда и перевода)