Дорогая Зарема!
Как ты там? Как ты себя чувствуешь? Начинать писать письмо для меня всегда труднее всего, как бы я ни хотела его написать, потому что я никогда не знаю, что писать в начале. После долгого перерыва не знаю, но и когда на следующий же день после предыдущего отправленного письма искренне хочется что-то написать ещё — не знаю.
И прямо это такое глупое и неприятное чувство, что оно меня часто словно бы замораживает, тормозит и я превращаюсь в какого-то совсем другого человека. Даже и не глупого и ленивого, который ничего не хочет делать и не делает, а просто грубого и неприятного. Который помнит, как иногда порой люди жестоко отвечают на самые искренние порывы и письма (ну, или сообщения, что сейчас гораздо чаще), обижен за это на весь мир, и поэтому думает про себя: «Знаю я как отвечают на такие письма! Было это уже, мы это уже проходили! Чтобы я ещё хоть раз да написал что-то — фигу вам!»
И таких людей всё больше… Поскольку я сама в такого человека — отравленного своей обидой — периодически превращаюсь, то я безошибочно узнаю других таких же. Благо люди редко становятся такими навсегда, но если чуть отстраниться от переживаний, то самое поразительное тут, это то, с какой точностью мы видим свои самые частые грехи в других людях. Это как случайно увидеть зеркальное отражение самого себя где-нибудь в витрине магазина или окне вагона метро. Изображение себя почти невозможно не узнать или перепутать, хоть мы и видим себя в зеркале, как известно, не совсем так, как мы на самом деле выглядим. И вот то же самое происходит, когда мы видим в других людях свои самые плохие привычки и грехи, которых мы больше всего стыдимся, и сами себе не можем простить — мы их безошибочно узнаём, их не перепутать.
У этого чувства безошибочного узнавания себя в других даже есть название, которое, впрочем, стало таким модным и таким часто используемым для красоты и создания умного вида, в совершенно другом, ошибочном значении, что мне даже неловко как-то слово это писать.
Эмпатия. Её настолько часто путают с состраданием и сочувствием к другим людям, что гораздо чаще используют в этом ошибочном значении, хотя что плохого и чем не угодили слова сочувствие и состадание, я не знаю. Видимо, они недостаточно «умно» и «образованно» звучат, а мы теперь все больны интеллектуализмом — изо всех сил стараемся выглядеть и звучать умно и образованно даже там, где это совсем не надо.
Но штука-то, в общем, что иногда, когда мы узнаём себя в других людях, как в зеркале, это действительно приводит к состраданию, но гораздо чаще вызывает осуждение и отвращение. Причём, отвращение настолько непереносимое, что хочется даже не столько осуждать, сколько отвернуться и не видеть. Просто уйти, сделать вид, что ничего не видел, и больше не иметь с этим человеком никаких дел. Вот это настоящая эмпатия. Когда ты точно знаешь, что это значит, когда человек ведёт себя определённым образом, и что уж дальше делать с этим даже не чувством — знанием о ком-то другом, решать тебе. Тут-то и выясняется, какой ты человек. Но большинство людей не плохие и не хорошие, они просто обычные, средне ведущие себя люди.
Я такая же. Я — ничего особенного, когда люди мне жалуются, что не могут заставить себя написать даже близкому человеку, потому что не знают, что писать, или как начать, я даже уже не раздражаюсь или осуждаю их (хотя раньше это было и много), я просто не хочу их слушать. Я киваю головой и стараюсь побыстрее уйти. Я в точности — прямо вот 100%, тютелька в тютельку — знаю, с чем они имеют дело, и как им трудно, но мне им сказать нечего. Я такая же.
У плохого человека это вызвало бы осуждение в форме нравоучений и попыток пристыдить за грех, который они безошибочно узнают, потому что сами его совершают. Плохие люди вообще очень любят учить других жизни.
У хорошего человека это вызвало бы сочувствие и желание как-то утешить, но не все даже хорошие люди умеют утешать и выражать сочувствие так, чтобы хотя бы не сделать хуже. Иногда получается неуклюже, но простительно, потому что само намерение важнее. Чаще просто бесполезно — никакого эффекта.
Приводить сравнение с тем, как публичные люди даже и до сих пор порой говорят про своё сочувствие украинцам, это, конечно, сравнивать божий дар с яичницей, но суть та же: сочувствие — это прекрасно, но с войной-то что делать. Где деньги брать, где брать снаряды. И как чьё-то сочувствие поможет всё-таки сесть и написать другому человеку, как он нужен и важен (ведь это самое главное послание в любом письме), когда не знаешь с чего начать и спотыкаешься на первой же строчке.
Вот мы и вернулись к тому, с чего начали (я надеюсь, что в этом месте ты немного улыбнулась).
Так же как на прощание люди обычно норовят придумать какие-то сильные слова важные, которые потом запомнятся навсегда, речи какие-то сочиняют, и не понимают, что никакие слова факта расставания не изменят, поэтому простого: «Пока» или «Ну, давай!» и обнять на прощание, более чем достаточно. Так и: с чего начать письмо — не так ведь важно как факт самого письма, поэтому ничего лучше простого: «Здравствуй» или «Как ты?» нет и никогда не будет.
Ты помнишь, я тебе когда-то уже писала про руку Будды? Цитрусовое растение, которым в Северной Индии и на западе Китая зарастают заброшенные города, как замок в сказке про спящую красавицу зарос колючим терновником.
Это очень странные то ли плоды, то ли цветы, которые выглядят как нечто среднее между лимоном и кальмаром, их на русском уродливо называют «цитрон пальчатый», но на самом деле это рука Будды. От Шри Ланки до Маньчжурии вдоль и от Японии до Самарканда поперёк, его никак по-другому до сих пор и не называют:
Рука Будды источает какой-то просто невероятный аромат: он вроде как и у всех цитрусовых, но какой-то немного другой, он вроде не сильный, но очень устойчивый и словно бы везде, он вроде лёгкий и ненавязчивый, но сразу же впечатывается в память как запах мандаринов у всех на пост-советском пространстве. И когда заброшенные города зарастают им, они не кажутся страшными, они кажутся зачарованными, даже если там происходили самые стрышные вещи, какие только могут быть и всех убили. Из-за этого аромата не пугает, когда нет людей, пустота кажется исцеляющей. Это пустота зала для медитаций, а не зияющая дыра в том месте, где что-то раньше было. И тишина от этого лёгкого, но вездесущего аромата тоже не давит, а наоборот освобождает и очищает голову и мысли.
Бывают ли вещи, которые уже настолько изувечены и изуродованы, что их нельзя исцелить? Наверняка, бывают. Но и те, которые исцелить можно и даже обязательно исцелить надо, исцеляются не за один день, не за один месяц и даже не за один год.
Нельзя нажать кнопку или выпить одну таблетку и мгновенно исцелиться. Это процесс. Процесс, который требует не столько времени, сколько терпения, и как аромат руки Будды должен быть не сильным, но быть словно бы везде. Исцеление требует не настойвости, которая бывает довольно-таки уродливой и глупой, а последовательности: каждую секунду пространства по капельке. Каждый день понемногу, но каждый день. Никаких результатов и изменений не видно, но ты всё равно продолжаешь это делать по капельке и никаких результатов и не ждёшь.
Последовательность — самая трудная вещь на свете. Трудно не один раз великий подвиг совершить, трудно совершать маленькие подвиги каждый божий день. Трудно быть рукой Будды:
Тут-то подавляющее большинство людей и ломается. Срывается, бросает, начинает снова. С каждым разом начинать всё снова всё труднее и труднее, так что от отсутствия последовательности люди становятся ещё и суеверными и падкими на всяких шарлатанов и мошенников, предлагающих простые и быстрые решения тому, что нельзя решить просто и быстро. Надо просто продолжать понемногу каждый день. Надо быть рукой Будды.
Это труднее всего на свете, но именно тогда и начинаются чудеса и страшные разрушенные города, наскозь пропахшие смертью, превращаются сначала в замок, спящий зачарованным сном:
…потом в зал для медитации в отдалённом монастыре, потом в некое священное место, куда не проникает суета сует, а потом она туда проникает, и всё снова становится живым.
Последовательность — самая трудная вещь на свете, но именно так происходит исцеление и именно через неё жизнь всегда пробивает себе дорогу. Впрочем, что я тебе это рассказываю, я помню, что когда увидела тебя, говорящей из-за решётки, что всё хорошо, а будет ещё лучше:
…то поразилась этому так, что немедленно захотела написать и ни разу об этом не пожалела.
И желание это никуда не делось спустя два этих долгих года, за которые стало понятно, что просто так тебя не отпустят и здоровье твоё совсем не для тюремных условий.
Но тут, опять же, не надо тужиться и придумывать, что бы такого сказать позначительнее или поутешительнее — никакие слова этого не изменят и здоровье твоё не поправят.
Но письма, приходящие регулярно, это ведь и не слова. Это то самое человеческое внимание и сострадание, для которого вовсе необязательно в точности знать каково это сидеть в чеченской тюрьме. Это знание, что твоя судьбы небезразлична огромному количеству людей по всему миру.
Говорят, что самая тяжёлая пытка, которой подвергали как фашисты, так и коммунисты, была вовсе не физической, а когда людей в тюрьмах и концлагерях заставляли поверить, что про них все забыли и на них всем наплевать.
Это всё, что я сейчас могу: писать тебе свои сказки, чтобы ты знала, как ты мне небезразлична и как я тебе сопереживаю. Это та капелька, из которой когда она каждый день, складывается последовательность, которая незаметно как рука Будды творит чудеса, несмотря на то, что это — я это уже три раза повторила и, наверное, надоела — самая трудная вещь на свете.
Но и для себя самой, я хочу быть рукой Будды, а не обиженным на весь мир человеком, который не может заставить себя писать письма, потому что ему не отвечали на них раньше, давали какие-то обидные ответы или говорили, что не нужно было этого делать.
Видишь, ты настолько хороший человек, что ты даже меня делаешь лучше.
И мне почему-то кажется, что тебе будет интереснее, если я просто буду рассказывать о своей жизни и как у меня дела, а не буду с видом Шахерезады писать сказки про древний Китай:
хотя… Древний Китай — часть моей жизни, так уж вышло. Об этом я тебе тоже обязательно расскажу.
Но сегодня, в любом случае, никаких сказок ни про него, ни про Великий шёлковый путь, потому что даже если бы я и захотела, про руку Будды в отличии от шёлка, чая, фарфора, да и всего, что есть хорошего на свете, нет никаких ни легенд, ни сказок. Никто не знает, да и не спрашивает, откуда взялось это растение. Всем кажется, что оно всегда было и ниоткуда не пришло.
Рука Будды не хвастливая. Она не любит привлекать к себе внимание и кричать о себе. Анатоль Франс на другом конце света в 19 веке как-то написал, что когда бог хочет сохранить анонимность, он маскируется под случайность. Это запомнили, но поскольку его самого мало кто сейчас знает, приписали эту фразу Альберту Эйштейну. Впрочем, так ли уж действительно важно, кто что на самом деле сказал. Есть мысли, которые сразу многие люди, совершенно независимо друг от друга, думают и озвучивают почти одинаково. Чудеса можно перепутать со случайностями. Или ничем не примечательной повседневной жизнью.
Это сама по себе удивительная история, когда никаких историй и сказок нет, хотя вроде и есть, что рассказать.
Руку Будды нигде не изображали, хотя охотно использовали в качестве подношения. Её нельзя просто так взять и съесть как апельсин, хоть это и цитрус, внутри нет мякоти даже такой кислой как у лимона — одна кожура да горькая белая прослойка внутри.
Но в том и дело, что из кожуры этой, которую у других цитрусовых обычно выбрасывают, можно делать цукаты, которыми одними можно питаться при долгих переходах через горы, океаны и пустыни, и это мы сейчас знаем, что витамин С спасает от цинги, а сахара стараемся есть поменьше, а даже сто лет назад и то, сколько пальцы руки Будды могли впитывать мёда или сахара и то, что никто не болел, когда их ел каждый день, казалось настоящим благословением.
Словом, сегодня письмо моё тебе и сказка были о том, как незаметно выглядят порой самые важные вещи на свете и как про них, бывает, никто не знает, а если и знает, то ничего рассказать, как про руку Будды, не может.
Держись там, пожалуйста: ты даже не представляешь какому количеству людей в мире ты нужна и важна, и — до следующего письма.
Предыдущее письмо: золотые персики Самарканда
Следующее письмо: миф о носителях языка
👏🏿