У легендарного древнего правителя Китая Хуанди, то есть Жёлтого императора, который был ещё, к тому же, основателем даосизма и первопредком всех китайцев-ханьцев, была жена Лэй Цзу, которая придумала обкармливать червей похожими на ежевику ягодами шелковицы, потом ждать когда они наплюют этими ягодами вокруг себя целый кокон, бросать их после этого вместе с коконом живьём в кипяток, а затем разматывать эти разваренные червячиные сблёвыши по ниточке, чтобы получить известный на весь мир и самый дорогой китайский шёлк.
Я не знаю, как до таких ужасов можно додуматься в первый раз, как можно было придумать прясть нити из коконов тутового шелкопряда. Лэй Цзу, вероятно, была неординарной женщиной. Нестандартно мыслящей инноваторкой. Широкой и открытой всему новому натурой.
А, может, просто дурой и садисткой, которая топила червей в кипятке, а потом часами разматывала по ниточке то, что от них осталось, бегая с этой нитью вокруг деревьев.
Есть две версии легенды, как именно она придумала шелкопрядство, и обе начинаются с того, что кокон шелкопряда как-то попал к ней в чашку чая, который она пила в своём саду под шелковичным тутовым деревом.
По одной версии кокон с личинкой шелкопряда сам упал с дерева к ней в чай, а по другой - это она его туда, к себе в чай, и бросила. Зачем? А просто так. Есть люди, которые совершают страшные и причиняющие боль другим живым существам поступки, просто так. Без всякой видимой причины. Без всякого даже желания причинить им как можно больше боли и страданий.
Китайские легенды гласят, что Жёлтый император с женой где-то в 27 веке до н.э., и никто, конечно же, не знает, были ли у них какие-то настоящие живые люди-прототипы, но это и не так уж важно в данном случае. Важно, что до того, как по Великому шёлковому пути из Индии в Китай придёт буддизм, ещё остаётся три тысячи лет. Спустя три тысячи лет всё там же, в колыбели китайской цивилизации, люди станут открыто говорить, что жизнь нужно ценить во всех её проявлениях, и нельзя убивать пусть нечеловекоподобных, но явно живых существ без всякой на то необходимости.
Вот только: нужен ли буддизм, чтобы не убивать червяков и их личинок без необходимости?
Личинки эти, может, и не самые симпатичные существа на свете, но можно ли их только за их несимпатичность убивать? Да не просто убивать, а убивать, не заботясь сколько боли им при этом причиняется. Даже профессиональные мясники, когда животных режут, стараются это сделать мгновенно. Это из практических соображений, но даже по мнению мясников, чем меньше боли перед смертью - тем лучше.
У насекомых среди людей вообще плохая репутация, их принято считать чужими, гадкими, противными, давить при каждом удобном случае как тараканов, если они куда-нибудь залезут, и не считаться с их желанием жить. А уж задумываться, испытывают ли они при этом боль, так и подавно.
У людей есть на это свои причины. Помимо того, что насекомые на нас непохожи, у них ведь нет ни человеческих нервов, чтобы испытывать боль как мы, ни крови, ни мозгов, ни мыслей в нашем сугубо человеческом и очень ограниченном смысле, и уж наверняка они нас могут покусать, какой-то там свой яд нам в рану впрысныть, залезть куда-нибудь к нам в ухо, неведомой заразой заразить, личинки отложить прямо в живую плоть, в глаза и в пищу… Ну, словом, бр-р-р-р, они опасны и опасны очень.
Бубонная чума, вызвавшая средневековую пандемию чёрной смерти, которая выкосила Европу больше, чем наполовину, пришла по Великому шёлковому пути, и принесли её не теплокровные млекопитающие крысы (хотя и их люди не жалуют), а насекомые блохи на этих крысах.
Так за что же людям ценить их жизнь и не убивать, даже если ни чумы, ни разорения хозяйства они пока ещё не принесли, а просто вдруг свалились откуда-то с дерева к нам в чай?
Упал бы вот щенок или котёнок (личинка - это же зародыш мотылька), и стал бы кто-нибудь смотреть спокойно, как он тонет, или как он, ударившись, мучается, корчится и умирает на земле? А ведь и котята бывает всюду гадят, сжирают бесценные запасы, вовсе им не предназначенные, могут цапнуть так, что рана загниёт и воспалится, да и начать без меры размножаться могут, если не следить. У поколения моих бабушек и дедушек считалось нормальным топить весь приплод котят или щенят и оставлять одного, если нужен по хозяйству. Жестоким это не считалось, считалось, что, наоборот, жестоко оставлять столько никому ненужных животных в живых.
Но и их поколению упавшего или случайно утонувшего котёнка было бы, конечно, жалко, а вот личинку шелкопряда - чего её жалеть?
Зарема, вот представь на секунду, что это тебе в чашку с чаем упала с раскидистого дерева над головой личинка мотылька. Я почему-то уверена, что ты не станешь смотреть, как она в горячем чае от боли бьётся, дрыгается, корчится и умирает. Ты её, скорее всего, просто вытащишь из чая и отбросишь, или, чтобы уж не трогать, с чаем выплеснешь из чашки, да и забудешь. Да и правильно, мы большую часть жизни вынуждены к таким вещам быть равнодушными, иначе невозможно жить. Ну, нельзя же, в самом деле, обращать внимание на каждого червяка и о его смерти переживать.
Но всё же, это кем же надо быть, чтобы сидеть и наблюдать как в твоём чае медленно расходятся нити кокона вокруг мёртвой и переставшей уже дрыгаться личинки, а потом решить потянуть за одну из этих нитей и размотать её как можно больше, чтобы посмотреть какой она длины?
Когда любопытство - прекрасно, полезно, необходимо для выживания и научных открытий, когда - пустое и праздное от скуки и безделья, а когда откровенно садистское и страшное? Как их отличить? Как опознать, как понять это о мифической Лэй Цзу, о которой мы ничего кроме того, что она изобрела шёлк, и кем был её муж, не знаем?
Зарема, я знаю, что ты очень хороший человек. Что ты всегда видишь в людях только хорошее, не держишь зла даже на тех людей, что причиняют зло тебе и твоим близким, так что давай мы предположим, что никто никого намеренно не мучил и всё произошло случайно. Что пила императрица себе чай в саду, и делала она это, разумеется, не так, как мы, а как древние китайцы с листьями чая, плавающими на поверхности.
Что отвлеклась она буквально на секунду, личинка булькнулась к ней в чай, ушла под чайными листьями на дно, и Лэй Цзу её просто не заметила. Увидела, лишь когда допила ту чашку до конца и съела листья с её дна.
Да-да, не удивляйся, у китайцев, особенно на юге, хотя и на Великой Китайской равнине тоже - чем же они хуже южных-то? - принято съедать чайные листья, в то время как у нас плеваться от чаинок и всячески стараться от них избавиться. Но у нас и чай другой, и чашки с чайниками другие, и пьём из них мы совсем не так, и чай завариваем в них иначе.
А, казалось бы, насколько может отличаться чашка чая?
О, может. Может, ещё как! Из-за съеденных со дна чаинок, может, целый разрыв отношений Китая с Советским союзом уже как-то раз случился.
На расстоянии Никита Сергеевич Хрущёв и Мао Цзэдун друг друга недолюбливали, но терпели. А вот когда Хрущёв приехал к Мао Цзэдуну в Пекин, их физическое отвращение друг к другу стало очевидно и непредолимо. Мао Цзэдун не чистил зубы, потому что, как он говорил, тигр тоже не чистит зубы, а они у него остры и белы без всякой зубной щётки с пастой, и Сталин, которого Мао Цзэдун боготворил, делал вид, что этого не замечает. А вот Хрущёв из-за того, что от Мао Цзэдуна изрядно пованивало, старался совсем близко к нему не подходить, а если подходил, то реакции своей на запах сдержать не мог. Мао Цзэдун это, конечно, заметил, но ещё стерпел, а вот когда Хрущёва чуть не вырвало из-за того, что он увидел, как Мао Цзэдун чайные листья со дна своей чашки ест, вот тут уже стало понятно, что им совсем не по пути.
Ведь если рвотный спазм возникает от чьего-то вонючего дыхания, это понятно даже самому источнику этого дыхания, но вот когда такую реакцию вызывает простая культурная привычка в еде - тут уж пиши пропало.
А это ведь совсем ещё недавно, что уж там говорить про древний Китай пять тысяч лет назад.
Там, может, всё даже ещё случайнее было. Там, может, чай Лэй-Цзу пила такой, что в нём помимо чайных листьев были ещё цветы, бутоны, специи, кусочки мелких фруктов, ягоды, кора и семена, и на случайно упавший туда кокон Лэй-Цзу не только не обратила внимания, но и подумала, что, может, так и надо. Что это рецепт чая такой.
И вот она его выпила, начала перебирать пальцами то, что осталось на дне, и случайно размотала разварившийся от горячей воды кокон.
Задумавшись, она автоматически стала наматывать оказавшуюся невероятно мягкой и прочной нить на палец, и с ней случилось то, что в современной теории инноваций называется «научиться у будущего».
Ты спросишь: как это? А я тебе скажу, что это очень просто. Предельно просто, проще не бывает. И это без гадалок и машины времени. У будущего можно научиться прямо и непосредственно по мере того, как оно наступает. Где-то в Силиконовой, а не на Великой китайской, равнине, и в этот год, а не пять тысяч лет назад, на английском это прямо так и называют: learning from the future as it emerges.
Ну, как и кто вот впервые додумался доить козу или корову заради молока? Как можно было додуматься до того, чтобы ездить на лошади верхом, и как-то ей ещё и управлять при этом? Как можно было догадаться бросить дрожжи (живые, кстати, тоже) в тесто? Зачем? Как и какие люди до таких - да ладно бы идей, но действий ведь, и воплощений этих действий, прототипов, потом пилотных серий и полноценных практик и умений этих действий - додумываются? Что им подсказывает, а, может, прямо говорит, что это что-то, что надо попытаться сделать? Что говорит им, когда в первый раз не получается (а в первый раз всегда не получается), что стоит пробовать ещё? Потом ещё. Ещё. Ещё. Потом ещё немного. И ещё. И снова сделать. И опять. Пока не выйдет что-то, что наконец уже поймут и смогут сделать и другие люди. Другие люди из других сословий. Другие люди из других профессий. Другие люди на другом конце света, где всё не так, и где даже чайные листья не едят. И поколения других людей. И поколения после этих поколений.
Когда-то вместе с лучшей преподавательницей древней истории на свете мы разглядывали рисунок из древнеегипетского папируса, где четверо людей доят связанную корову. Её там, уже связанную, двое взрослых мужчин держат за связанные передние и задние ноги, ещё один держит голову за рога, чтобы не бодалась, и ещё один стоит пока что в стороне с какой-то маленькой мензуркой. Стоит и набирается храбрости подойти и выдавить из её вымени несколько капель молока. И это, судя по всему, для медицинских каких-то целей, иначе объяснить никак нельзя, зачем так рисковать и столько усилий прикладывать ради всего нескольких капель молока, про которое ещё никто не знает, что его можно каждый день пить, а корову одному человеку без труда доить. Корова при этом не только будет стоять спокойно и не сопротивляются, но и сама просить подоить её, если вдруг пропустят или опоздают с этим. Но как же это можно всё увидеть и понять, когда к связанной корове, которую держат трое, всё ещё подойти-то страшно?
Есть уже классические теории как. Теория диффузии инноваций, теория поглощающей способности, теория предельной ассимиляции. И все они талдычат, что уже имеющиеся знания и навыки надо просто уметь правильно и вовремя применять к постоянно меняющей обстановке и окружающей среде. То есть инноваторство в том, чтобы застывшую слюну шелкопряда и начать с ней делать то же, что с овечьей шерстью или льном. Это, конечно, объясняет как шёлк начали прясть, но не объясняет, как кому-то в голову пришло использовать коконы для нитей.
А есть теория, что можно научиться у будущего, и научиться у него, причём, тому, что никто ещё не знает, не умеет и не может, и вот она это как раз прекрасно объясняет.
Теории этой в отличии от всех остальных теорий инноваций почти столько же лет, сколько нашей инноваторке Лэй Цзу с её мёртвой личинкой шелкопряда в чае. Это известно, потому что на другом конце света, по ту сторону будущего Великого шёлкового пути, которого пока ещё не существует, у древних греков, которые, кажется, изобрели на этом свете почти всё, а что не изобрели, о том подумывали, как это можно сделать, в свободное от осуждения Сократа и войн с персидскими царями время, был спецбог по инноваторскому вдохновению Кайрос.
У Кайроса были крылья, на них-то он и прилетал из будущего, и на них же обратно в будущее улетал в момент, когда был больше всего нужен. Делал он это часто, поскольку характером обладал прескверным: любил дразнить, обманывать, обдуривать, бросать людей в беде. Поэтому на лысой голове его была специальная длинная прядь волос, за которую его можно было изловчиться и - цап-царап! - схватить, чтоб не убрался откуда взялся, то есть не улетел обратно в будущее, пока про интересующую новую идею всё, что знает, не расскажет.
Почти все по-настоящему хорошие идеи, когда они новые, кажутся безумными.
Потом они становятся частью повседневности, и никто на то, откуда они взялись, внимания не обращает. Потому что это и есть то будущее, из которого они пришли. Оно уже наступило и в нём ни шёлк, ни утренняя дойка, ни езда верхом никого не удивляют. В нём никто и не подозревает как трудно о своей идее сказать вслух в первый раз. Как сильно кто-то рисковал, предлагая делать нити из коконов. Легендарной императрице с нашей точки зрения это ещё можно простить, но что если это была простая крестьянская девушка где-то на Великой Китайской равнине в долине Хуанхэ?
Идеи простых крестьянских девушек и сейчас-то могут не только отказаться слушать, но и запретить им дальше думать и учиться, и объявить одержимыми злыми духами или просто сумасшедшими. Могут и что похуже сделать. Бросить в тюрьму, лишить профессии и дома, выгнать из родного места, и даже, наверное, убить.
От страха перед неизвестным люди бывают невероятно жестоки. А идей, которые берутся с виду ниоткуда, и непонятно, что их порождает, люди боятся даже больше чем случайных совпадений и слепой удачи. Когда ещё нет ничего похожего и сколько-нибудь равного ни до тебя, ни где-то рядом, ни в округе, придётся объяснить, зачем ты вообще об этом думал. И невозможно, ну. нельзя никак объяснить уже имеющимися знаниями и опытом, но применёнными как-то по-новому и по-другому, такие идеи как хлеб с дрожжами или шелкопрядство.
Нельзя, в смысле просто не получится. Не складывается оно как-то, не подходит. Единственное объяснение, откуда и сами идеи, и зуд их воплотить во что-то материальное - они из будущего. Не из того, которое можно при большом желании увидеть в хрустальном шаре у гадалки, галлюцинациях или на кофейной гуще. А из того, которое вот-вот наступит. Из того, что подходит иногда так близко, что его уже в воздухе можно почувствовать, как наступающую грозу.
Почувствовать, понять, но не увидеть.
Ведь инноваторство - не дар провидца. Человек, который не знает, что такое, скажем, кофе, не может и не сможет понять, из чего он сделан, да и зачем он нужен, даже если каким-то чудом увидит пьющих в будущем кофе по утрам потомков. А ежели увидит ягоды и чернеющие на жаровне зёрна, так не поймёт, зачем их жарить, и что с ними потом-то делать.
Нельзя понять, что такое шёлк, и ощутить его на своей коже, увидев поедающего листья шелковицы шелкопряда.
Но можно сидеть под шелковицей и мечтать о лёгкой, прочной и настолько гладкой ткани, что проклятие древности и средневековья - бельевые вши не смогут на ней жить, поскольку будут просто с неё падать.
Можно представить самую страшную армию, которая в далёком будущем завоюет мир, одетая под грозными доспехами в шёлковое бельишко. Не ради красоты, понятно, а потому, что оно не мнётся и не рвётся, легко стирается и никакие насекомые и паразиты тебе в нём нипочём.
Ну, то есть, Зарема, понимаешь, даже если Лэй Цзу наша в своей далёкой китайской древности увидела бы каким-то чудом монголов, то как бы она поняла, что за бельё на них надето, да и что такое бельё вообще. Увидела бы в шёлковом белье (хотя они не склонны были в нём одном гулять), и как понять, что это вообще такое, не говоря уж про как себе такое сделать. Нет, всё не так тут просто, видения тут не помогут.
У будущего нельзя списать, у него можно только научиться.
Причём учиться надо быстро. Будущее или наступает как гроза, и надо успевать у ней учиться, пока она ещё только чувствуется в воздухе, но не гремит, или подступает на считаные доли секунды, которых хватит только, чтобы заразить мечтой и сразу исчезает. Этих долей секунд достаточно, чтобы понять, что такая волшебная, невероятная, фантастическая ткань уже возможно где-то существует, но недостаточно, чтобы понять, а как и из чего её сделать.
Это точно не шерсть животных, не кожа их, не лён, не хлопок. И не растения вообще, да и не мех, а что-то… что-то… что-то… и тут ты ловишь себя на том, что всё то время пока думала о несуществующей пока и неизвестно из чего сделанной чудесной ткани, наматывала себе на палец нить, тянущуюся из случайно самоубившегося у тебя в чае кокона невезучей личинки шелкопряда.
Предыдущее письмо: пустыня Каракум
Следующее письмо: золотые персики Самарканда
Все письма: Книга тысячи и одного дня