В пять утра я вышла на крышу дома, в котором жила, с чашкой кофе в руках, и стала думать, как война может быть связана с мовой, мова со снами, сны с концом світу, а конец світу с тем, что бывает, когда его ждут, а он не наступает. Становился ли кто-то когда-то другим человеком от того, что конец світа не наступил? И что люди вообще делают, когда он не наступает? По домам расходятся?
Несмотря на начавшуюся войну, продолжающуюся пандемию, и то, как часто приходилось в последнее время слышать сентенцию, мол, всё это похоже на кошмарный сон, от которого хочется проснуться, никаких сомнений в том, что было сном, а что реальностью, у меня на самом деле не было.
Поначалу какое-то волнение на предмет того, а вдруг это всё-таки всё правда, ещё нет-нет да тикало. Но очень быстро стало понятно, что это того рода детское суеверие, в запале которого кажется, что если очень захотеть, то можно заставить себя присниться другому человеку, с которым боишься разговаривать, или который знать про тебя не хочет, и даже думать потом, что это, может, получилось: что ты заставил его увидеть тебя во сне и услышать всё, что тебе хотелось ему сказать.
«Это», которое, а вдруг бы вот взяло, да и оказалось правдой, было, разумеется, содержанием снов, а не пандемией и войной. В реальности первых двух всадниках апокалипсиса-то как раз никаких сомнений не было.
Да и сон был, правду сказать, не из тех, что интересно рассказывать. В нём я всего лишь записывала себя на видео, что было не только вполне осуществимо, но и даже когда-то действительно имело место быть с той только разницей, что тогда я себя записывала для частного, что называется, использования, то есть для конкретных людей, которым эти видео отправлялись, и никто их больше не видел. Хотя, впрочем, и те, кому они предназначались, их не жаждали смотреть, потому я довольно быстро это всё и бросила. Но чувство записывания самой себя мне было, тем не менее, хорошо знакомо. Его трудно с чем-то перепутать.
Надо хотя сказать, что и во сне я не то, чтобы куда-то своё видео выкладывала и набирала миллионы просмотров после чего становилась мировой звездой и получала Нобелевскую премию мира.
Ничего я вообще с ним во сне не делала, кроме того, что записывала.
В том и был весь подвох с этими снами, что ничего в них не было такого, чего не было на самом деле или не могло бы быть раньше. Ну, или не могло случиться в будущем.
Я прекрасно помнила всё, что я во сне говорила, и ничто мне чисто теоретически не мешало спуститься вниз, взять в руки телефон и действительно это сделать. Только вот зачем? И что с этим видео потом делать?
Солнце уже взошло. Был май, третій месяц войны, третій год пандемии, мир трещал по швам, но ещё каким-то чудом не развалился.
Я сделала глоток кофе и решила подумать ещё и походить по крыше туда-сюда.
Может, это скрытые желания, в которых я боюсь себе признаться, из меня таким образом лезут наружу? Что-то это да должно ведь значить.
Вещала я во сне в своём, так никогда и не записанном ни на какое видео, про мову. (Как оригінально!)
Про то, что где-то там глубоко, под російськой мовою всё это время жила и вызревала мова, которая не была заражена всей той дрянью, которой российская мова страдала: всеми этими «спецоперациями» и «всё не так однозначно», и не была изъедена клише из серии «это так не работает», «что не так с…», «никто никому ничего не должен». Люди и вещи назывались в ней своими именами, предложения выражали законченные мысли, ругательства использовались к месту, и в ответ на «Как дела?» никто не пугал собеседника повествованием обо всей своей жизни или рассказами о том, как надетые с утра по ошибке трусы жмут, поэтому дела не очень.
Это была красива річ, которая к тому же ещё и не была забитой и запуганной – ею было не страшно совершить ошибку или сказать что-то не так, поскольку не было никаких ублюдских правил, которые бы её сковывали и поучали, что и как сейчас правильно. А если называть вещи своими именами, то только произнеся что-то вслух, и можно было понять, ошибка это или нет.
Но говорить, как есть, не вилять, не замалчивать и не подтасовывать требовало усилия воли. Розмовлять вільною мовою не значило нести поток сознания и говорить, что попало, не заботясь о том, понимает это кто-то или нет. Это значило не трусить и как настоящий друг говорить вовремя неприятные вещи, которые не очень хочется слышать.
У этой пока никому неведомой мовы было какое-то новое дополнительное измерение: на ней физически было невозможно называть чёрное белым, красивое уродливым, умных дураками, а неприятные новости «фейком».
И всё то время пока мы говорили непонятно на чём, она уже была где-то там. Не спала как бездействующий вулкан, она нарождалась. Как новая кожа у змеи под умирающей уродливой старой мовой, которая, когда придёт время, окончательно отомрёт и будет сброшена без всяких усилий сама. Да туда ей и дорога.
Языки, как в «притче во языцех» были теми людьми и народами, которые на мовах говорили. И было уже в самом певучем звуке этих красивых слов, что-то от мовы украинской, что-то от древнегреческой, тех времён, когда рождалась в споре истина, что-то от вэньяня, с его конфуцианской одержимостью называть вещи своими именами, и что-то от протокольного языка Венского кружка, в котором все высказывания были логически выверены и могли быть доказаны или опровергнуты, а вся экзальтированная метафизика либо вежливо игнорировалась, как физиологические проявления человеческого организма: пердёж, рыгания, чихания и кашель, либо молча выбрасывалась на помойку.
И когда кто-то на ней наконец заговорит, перепутать это будет невозможно ни с чем.
Как коронавирус она заразит всю планету, и мы познаем много нового про мир, про человеческую природу, каждый сам про себя и про последние три года, включая войну...
…Ну и речуга, помохай-нам-всем-боже!
В других обстоятельствах я бы обязательно поинтересовалась, кому это я так разливалась. Но про сон такое спрашивать было, понятное дело, бесполезно.
Кабы мне снились миллионы подписчиков, списала бы я всё это на манию величия, та й заспокоїлась, но так легко это уравнение не решалось.
Кофе давно закончился, и я решила пойти и записать всё это – о, нет-нет, не на видео, а на бумажке. Если решать на бумажке помогает с математическими уравнениями, которые в голове не решаются, то, может, есть шанс, что бумажка поможет и здесь.
На бумажке получилось во что:
Ну, первая строчка – это был, несомненно, вэньянь, стилизованный под надписи на гадательных костях. Вторая была типичным его русским переводом, причём, таким, строго по учебнику, за который и до сих пор, наверное, ставят пятёрки, потому что такой перевод «полностью отражает грамматическую структуру и максимально точен». Нифигища, правда, невозможно понять, и неприятно читать – потому что чувствуешь себя дураком, который в книге видит фигу, но будучи уж дураком полным, ещё и притворяется, что всё понял, чтобы никто про него вдруг не догадался, какой он дурак – но когда это кого волновало. Мои контрольные на последнем курсе, со списанным с конца учебника ответом, выглядели как раз вот так, так что тут ничего необычного не было.
Необычное начиналось дальше, потому что дальше было как раз наоборот понятно, что написано. Третья строчка была, ну, явно мовой українською, а вот чем была написана, очень сильно похожая на неё, четвёртая? Російською? Так російською ведь была написана вторая.
Ну, что вот было бы, если бы в той самой контрольной, на которую так были похожи первые две строчки, я написала четвёртую строчку вместо второй. Да и третью, в принципе, тоже, они с четвёртой практически не различались, их, наверное, и гугл-переводчик мог бы бесконечно переводить туда-сюда-обратно, ничего бы не менялось. А вот замена второй строчки на четвёртую давала такую значительную разницу, что на последнем курсе мне бы за неё даже и не двойку поставили, хотя двоек мне тогда ставили много, а просто сделали бы вид, что там вообще ничего не написано.
Это была типичная реакция, которую мне демонстрировали, к примеру, в ответ на то, что я хочу написать дипломную работу о массовых изнасилованиях в Маньчжурии летом 1945. Берлинские изнасилования настойчиво объясняли тем, что это была месть за поведение нацистов на оккупированных территориях, но в Маньчжурии-то были китаянки, а китайцам мстить было не за что, и что-то там уравнение тоже не складывалось. Глупость, конечно, но мне до сих пор искренне хотелось понять почему.
Ну и что было мне ответом? Мне не говорили, что это слишком сложная или неудачная тема. Мне вообще ничего не говорили. Мне делали вид, что я ничего и не сказала. А через 10 секунд молчания, разговор заходил о чём-то совсем другом. То ли вот дело, какой-то бессвязный бред про презумпцию невиновности среди китайцев в Сингапуре, за который мне до сих пор хотелось сгореть со стыда, а ещё лучше, чтобы про него просто никто не помнил. Там не было ничего, что стоило бы помнить, но вот как раз его-то не только помнили, но и отлично мне за него в качестве дипломной работы восемь лет назад поставили.
И что было бы, если бы я те самые восемь лет назад вэньянь переводила четвёртой строчкой вместо второй?
Да ничего бы не было. Потому что ничего и не могло бы быть, восемь лет назад я только притворялась, что учу вэньянь и ни читать, ни переводить с него ничего не могла. Я и сейчас-то не знаю, почему я это вдруг написала и откуда эта строчка взялась. Так на чём же написана четвёртая строка? Це яка-така мова?
За неумением посчитать на бумажке столбиком, я решила, как всякий двоечник, довериться калькулятору и списать, что получится. Гугл-переводчик, распознав текст как китайский, перевёл следующее:
Это, несомненно, больше походило на вторую строчку, чем на четвёртую, так что, у гугл-переводчика выходило, что другий рядок был написан по-русски, но так і перший рядок ведь был не на китайском, а на вэньяне. Вэньяня в гугл-переводчике не нашлось и, разбив рядок для пущей уверенности на предложения, я ту же задачу задала байду-переводчику, в котором вэньянь был:
Это идеально соответствовало репутации машинного перевода, как околесицы, которую легко можно опознать и отличить от человеческой речи, но никакой пользы в смысле решения x, на котором был написан четвертий рядок не принесло.
Я попробовала бы, пожалуй, запихнуть одновременно второй и четвертий рядки в автопереводчик, чтобы посмотреть, как они друг с другом соотносятся, но все автопереводчики распознавали только на чём написан исходный текст, а не как два перевода друг с другом соотносятся. Так что в этом месте мне пришлось признаться, что искусственный интеллект тут явно не поможет, написать на своей бумажке внизу большой вопросительный знак и пойти умываться.
День потихоньку начинався, и ну их совсем все эти сны, когда надо жить жизнь и работать работу. Только вот странное дело, я, кажется, уже больше не могла не то, что написать, даже подумать, слово «язык» вместо «мовы», оно вдруг означало уже что-то другое.
Дальше: Знамя Победы над Рейхстагом
Раньше: Лейкохолия
что это было? (тупая никому ненужная якобы-книга, состоящая из малосвязанных между собой флэшбэков туди-сюди-обратно в разные годы, места и головы разных людей, которые типа иллюстрируют что-то там сильно заумное и при этом начинаются чистой російською, потом в ней начинают попадаться слова українською, потом проклёвываются фрази, потім предложения, потім цілі куски тексту українською, и потом она заканчивается чистою українською, а ви и не заметили, как уже к ней привыкли и читаете всю эту муть без труда и перевода)